If you want a miracle - be a miracle.
Сегодня, когда возвращалась домой в метро, в вагон зашла девушка. Зашла, встала лицом к двери возле меня, и, как только поезд тронулся, горько зарыдала. Не пытаясь скрыть, не думая ни о чем, а просто, потому что ее горе не помещалось внутри нее.
Обычно, когда люди плачут в метро, они плачут тихо, робко, украдкой, чтобы не дай боже никто не заметил. И при таком раскладе, можно, интеллигентно спросить все ли в порядке и, получив утвердительный ответ, смущенно удовлетвориться этим. Или вовсе проигнорировать, заглушив этот голос сострадания привычным «меня это не касается, никто не просил меня помогать» и отвернувшись в другую сторону.
Эта девочка плакала так, что у меня свело и перевернуло все внутренности, такой растерянности я не ощущала давно. Но пока я оторопев сидела и смотрела на нее повторяя «не плачь», которое за шумом метро можно было скорее угадать, чем услышать, она отдышалась, успокоилась, села на свободное место, и начала приводить себя в порядок. И вдруг снова заплакала. И это не было криком о помощи, показушеством, или вообще чем-то таким. И это было не жалко. Это скорее была макушка айсберга, которую она не могла в себе поместить. Очень горько. Очень больно. Практически физически больно.
Мне сложно вторгаться в чье-то личное пространство. Особенно физически. Дотронуться до постороннего человека не сложно, но это табу. Не принято, не понятно, можно ли, нужно ли. Но ее нельзя было никак оставить там. Сейчас кажется что она просто сидела там, и теряла веру в мир, хотя, наверное, это мои домыслы. Села рядом, обняла ее. Крепко. Долго держала за плечи, пока она не успокоилась. Потом просто сидела рядом, хотя чувствовала что ей неловко.
Протягиваю руку, и говорю: хочешь руку?
А она показывает свои, собранные в замок, и отвечает, что у нее есть. Две.
А потом опять слезы капают. И я уже не спрашиваю, просто беру за руки. Прячу в своих. Проехали еще две станции, успокоилась, смотрю краем глаза за ней, изучает мои руки. Смотрит на костяшки. Вытаскивает из под рукава браслет, долго изучает застежку. Потом спрашивает: что это значит?
- Не знаю, - говорю, - что хочешь, то и означает.
И вижу, что отпускает ее, по чуть-чуть. Задышала, девчонка.
Поезд, на котором мы ехали, пошел в депо, и мы стояли на станции орехово, ждали следующий. Не разговаривали. Зашли, я села, она встала рядом, сама взяла меня за руку. За обе сразу. Крепко держалась. Потом, когда уже подъезжали к конечной, достала из сумки визитку и оставила ее мне.
Дорогая, милая Нино. Всё наладится. Всё будет хорошо. Обязательно.
Обычно, когда люди плачут в метро, они плачут тихо, робко, украдкой, чтобы не дай боже никто не заметил. И при таком раскладе, можно, интеллигентно спросить все ли в порядке и, получив утвердительный ответ, смущенно удовлетвориться этим. Или вовсе проигнорировать, заглушив этот голос сострадания привычным «меня это не касается, никто не просил меня помогать» и отвернувшись в другую сторону.
Эта девочка плакала так, что у меня свело и перевернуло все внутренности, такой растерянности я не ощущала давно. Но пока я оторопев сидела и смотрела на нее повторяя «не плачь», которое за шумом метро можно было скорее угадать, чем услышать, она отдышалась, успокоилась, села на свободное место, и начала приводить себя в порядок. И вдруг снова заплакала. И это не было криком о помощи, показушеством, или вообще чем-то таким. И это было не жалко. Это скорее была макушка айсберга, которую она не могла в себе поместить. Очень горько. Очень больно. Практически физически больно.
Мне сложно вторгаться в чье-то личное пространство. Особенно физически. Дотронуться до постороннего человека не сложно, но это табу. Не принято, не понятно, можно ли, нужно ли. Но ее нельзя было никак оставить там. Сейчас кажется что она просто сидела там, и теряла веру в мир, хотя, наверное, это мои домыслы. Села рядом, обняла ее. Крепко. Долго держала за плечи, пока она не успокоилась. Потом просто сидела рядом, хотя чувствовала что ей неловко.
Протягиваю руку, и говорю: хочешь руку?
А она показывает свои, собранные в замок, и отвечает, что у нее есть. Две.
А потом опять слезы капают. И я уже не спрашиваю, просто беру за руки. Прячу в своих. Проехали еще две станции, успокоилась, смотрю краем глаза за ней, изучает мои руки. Смотрит на костяшки. Вытаскивает из под рукава браслет, долго изучает застежку. Потом спрашивает: что это значит?
- Не знаю, - говорю, - что хочешь, то и означает.
И вижу, что отпускает ее, по чуть-чуть. Задышала, девчонка.
Поезд, на котором мы ехали, пошел в депо, и мы стояли на станции орехово, ждали следующий. Не разговаривали. Зашли, я села, она встала рядом, сама взяла меня за руку. За обе сразу. Крепко держалась. Потом, когда уже подъезжали к конечной, достала из сумки визитку и оставила ее мне.
Дорогая, милая Нино. Всё наладится. Всё будет хорошо. Обязательно.